Сын известного британского арабиста Гарри Сент-Джона Бриджера Филби .
Биография
Незадолго до смерти, в 1988 году, Филби в своей московской квартире дал интервью посетившему его с разрешения КГБ английскому писателю и публицисту Филиппу Найтли. Интервью было опубликовано в лондонской газете «Санди таймс» весной 1988 года. По впечатлениям Найтли, перебежчик жил в квартире, которую он назвал одной из лучших в Москве. Ранее она принадлежала некоему высокому чиновнику из МИД СССР. Когда дипломат переехал в новый дом, КГБ сразу порекомендовал освободившееся жилище Филби. «Я сразу ухватился за эту квартиру, - поведал разведчик в своём последнем интервью. - Хоть она и расположена в центре Москвы, но здесь так тихо, будто ты за городом. Окна смотрят на восток, на запад и юго-запад, так что я целый день ловлю солнце».
Отмечается, что квартира Филби, исходя из возможности его похищения британскими спецслужбами, была наилучшим образом расположена и с точки зрения безопасности: проезд к дому затруднён, сам подъезд и подступы к нему легко просматривались и контролировались. В адресных книгах и списках московских абонентов номер телефона Филби не указывался, корреспонденция поступала к нему через абонентский ящик на Главпочтамте.
Филипп Найтли рассказывал о последнем жилище Филби: «Из большой прихожей коридор ведёт в супружескую спальню, спальню для гостей, туалетную комнату, ванную, кухню и большую гостиную шириной почти во всю квартиру. Из гостиной виден просторный кабинет. В кабинете стоит письменный стол, секретер, пара стульев и огромный холодильник. Турецкий ковер и шерстяной палас покрывают пол. На книжных полках, занимающих три стены, размещена библиотека Филби, насчитывающая 12 тысяч томов» .
Ким Филби умер 11 мая 1988 года. Похоронен на новом Кунцевском кладбище .
Награды
- Награждён орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Дружбы народов и медалями, а также знаком «Почётный сотрудник госбезопасности».
Руфина Пухова
Руфина Ивановна Пухова (иногда указывают двойную фамилию Пухова-Филби , р. 1 сентября 1932 года, Москва) - четвёртая и последняя жена советского разведчика и члена Кембриджской пятёрки Кима Филби и автор мемуаров о его жизни в Москве. Она родилась от русского отца и польской матери в Москве, в 1932 году. Работала корректором и пережила Вторую Мировую войну и заболевание раком. Она вышла замуж за Кима Филби в 1971 году, познакомившись с ним уже после того, как тот бежал в СССР, через Джорджа Блейка и прожила с ним до смерти последнего в 1988 году в квартире около Киевского вокзала и Москвы-реки. Эти годы не были лёгкими - в первое время муж пил, также он страдал от депрессии и разочарования некоторыми советскими реалиями. Когда Филби в конце концов скончался, вдова отвергла слухи о его самоубийстве , настаивая на версии смерти от проблем с сердцем. В своих воспоминаниях, увидевших свет после кончины мужа, она описала годы, проведённые в его обществе, его мотивы и затаённые мысли, также в тексты были включены не публиковавшиеся ранее автобиографические фрагменты, написанные самим Кимом Филби.
Мемуары, написанные Руфиной Ивановной
- Island on the Sixth Floor (включён в сборник о Киме Филби)
- Частная жизнь Кима Филби: московские годы (The Private Life of Kim Philby: The Moscow Years ) (2000).
См. также
Напишите отзыв о статье "Филби, Ким"
Примечания
Литература
- Найтли Ф. Ким Филби - супершпион КГБ. - М.: Республика, 1992. - ISBN 5-250-01806-8
- Филби К. Моя тайная война. - М.: Воениздат, 1980.
- «Я шёл своим путём». Ким Филби в разведке и в жизни. - М.: Международные отношения, 1997. - ISBN 5-7133-0937-1
- Долгополов Н. М. Ким Филби. - (Серия ЖЗЛ) - М.: Молодая гвардия, 2011.
Ссылки
Отрывок, характеризующий Филби, Ким
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза.)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
ЛОНДОН — Он умер с бутылкой коньяка, а не русской водки в руке. Он пил, чтобы забыть о своем огромном разочаровании, чтобы не замечать провалы советского коммунизма, а в конце с упорством человека, который хочет смерти. Ким Филби, самый известный британский агент, перешедший на сторону Советского Союза, источник вдохновения для романов, фильмов и яростных взаимных обвинений между Западом и Москвой, с болью спрашивал у своей жены: «Почему народ здесь так плохо живет? В конце концов, советские люди выиграли Вторую мировую войну. Почему?»
Он так и не нашел ответа. А если и нашел, то никому об этом публично не рассказал. Но своей жене Руфине Пуховой русско-польского происхождения, на которой он женился после того, как был тайно переправлен в СССР, он доверял свой сомнения, вопросы и глубокое чувство разочарования, которое подтачивало его уверенность в правильности принятого решения, когда он совершил предательство по отношению к своей родной Великобритании и перешел на сторону Советского Союза. «Ким выбрал СССР, потому что верил в общество, основанное на справедливости, и после того как он оказался за железным занавесом, он всю свою жизнь посвятил делу коммунизма», - рассказала его вдова лондонской газете «Guardian». - Но, оказавшись в СССР, он испытал жестокое разочарование, такое глубокое, что у него выступали слезы на глазах».
Он нашел выход в алкоголе. Два стакана коньяка после ужина каждый вечер, после чего он часто выпивал и всю бутылку во время бессонных ночей. Иногда он просил жену, чтобы она прятала от него коньяк, но потом принимался его искать. Только в конце жизни, когда он боялся ее потерять, а она ради его спасения угрожала своим уходом, если он не прекратит пить, Филби сказал ей, что нет необходимости прятать бутылку, что он ограничится двумя стаканчиками и некоторое время «держал слово». Но в любом случае было уже слишком поздно. «Он пил, чтобы покончить с собой», - утверждает вдова, и это ему удалось.
Он родился в Индии в 1912 году, окончил университет в Кембридже. В студенческие годы он стал симпатизировать коммунистам. В тридцатые годы он уже работал в Лондоне информатором КГБ, продолжил эту деятельность, когда был спецкорреспондентом газеты «Times» во время гражданской войны в Испании, потом, накануне Второй мировой войны он поступает на службу в британскую службу контрразведки Ми-6 и делает быструю карьеру. Но он вел двойную игру, передавая многочисленные секретные данные в Кремль. В 1963 году, находясь на секретной службе Ее Величества в Бейруте, он исчез и бежал в Москву, где с ним обращались с уважением. Он вел изолированную жизнь под защитой или опекой агентов КГБ, которые следили за каждым его движением. Некоторое время ему составляли компанию другие британские агенты, перешедшие на сторону СССР и входившие в состав «Кембриджской пятерки», с которыми он учился в университете. Тогда университет представлял собой плодородную почву для тех, кто хотел работать в секретной службе, но в то же время он был пронизан социалистическими и революционными идеями. В частности, один из пяти англичан, бежавших в Москву в эти годы, Джордж Блэйк, единственный, кто жив до сих пор, разделял настроения Филби. Но они не могли не видеть, что идея коммунизма провалилась, что построить новое общество, основанное на справедливости и уважении человеческого достоинства, в которое они так верили, не удалось.
«Он говорил мне, что когда он приехал в СССР, у него было столько идей, столько предложений, - рассказывает Пухова, на которой Филби женился в 1973 году, когда ему было 59 лет, а ей 38 лет, - но, кажется, никто не интересовался его мнением». Таким образом, он решил прибегнуть к алкоголю. «Один раз он прямо сказал мне, что это был самый простой способ покончить с жизнью. Он быстро пьянел и менялся на моих глазах. Становился другим человеком. Но он не был агрессивным. Через некоторое время он поднимался и перебирался в кровать». Он умер в 1988 году, двадцать пять лет спустя после своего бегства в Советский Союз.
Информация, которую Филби передавал СССР, привела к гибели десятков британских агентов и советских информаторов. В Лондоне он был осужден и проклят как предатель. В России он официально считался героем. Мемориальная доска в его честь была открыта в декабре прошлого года главой российской разведки в штаб-квартире в Москве. Но, возможно, сам Ким Филби уже не чувствовал себя порядочным человеком, посвятив свою жизнь шпиона коммунистической России и службе в КГБ.
Помимо фактического интереса, книга любопытна и с литературной точки зрения. Милн - племянник знаменитого писателя Алана Александра Милна, автора «Винни-Пуха», он тоже не чужд писательского дарования.
Их дружба началась задолго до того, как Филби был завербован в 1933 году в так называемую кембриджскую пятёрку, куда, помимо него, входили Гай Бёрджесс, Дональд Дюарт Маклин, Джон Кэрнкросс (его участие всегда оставалось под вопросом) и якобы вербовавший всех Энтони Блант. На закате жизни Филби утверждал, что на самом деле никакой «пятёрки» не было и Кембридж вовсе не являлся точкой отсчёта в деле сотрудничества английских интеллектуалов с советской разведкой - они работали за идею и отказывались от оплаты.
Вместе с Милном Филби учился в Вестминстерской школе, одной из старейших мужских частных школ Лондона, основанной в 1560 году. И хотя в университеты они поступили разные - Филби пошел в Тринити-колледж Кембриджского университета, а Милн - в Крайст-Чёрч в Оксфорде, связи не прерывались и в дальнейшем. Вскоре они стали ещё и рабочими: Милн поначалу служил под началом Филби, а затем и сам стал важным сотрудником разведки. Датой окончательного разрыва можно, видимо, считать 1963-й, когда Филби бежал в Москву.
Но их отношения не прерывались и в те годы, когда Филби оказался под подозрением своих британских коллег и на какое-то время был даже вынужден покинуть Секретную службу. Газета «Совершенно секретно» печатает фрагмент посвящённой этому времени главы.
Чтобы облегчить чтение книги, стоит напомнить о специфическом словоупот-
реблении Милна. Автор воспоминаний использует для обозначения разведслужбы МИ-6 термин «СИС», а для МИ-5 - термин «Секретная служба». Требует расшифровки и аббревиатура ISOS: Intelligence Source Oliver Strachey (переводится как «Источник разведданных Оливера Стрейчи»). Эта служба названа в честь шифровальщика британского МИДа Оливера Стрейчи (1874 -1960), он занимался перехватом сообщений германского абвера в годы Второй мировой войны и их расшифровкой.
Комментария требует и имя Константина Волкова: вице-консул советского генерального консульства в Стамбуле в 1945 году решил попросить с женой убежища у англичан, пообещав им в обмен на паспорт выдать массу тайн НКВД. В итоге его переправили тайно в Москву, где расстреляли как предателя.
Шеф подсекции Vk
…Хотя я и покинул подсекцию Vd (теперь во главе её был поставлен Десмонд Пэйкенхем), Ким в качестве шефа Vk всё ещё был моим непосредственным начальником. Наше внимание всё больше занимала тема антигитлеровских заговоров внутри Германии и попытки заговорщиков привлечь к себе интерес и поддержку союзников. Одному из своих офицеров, Ноэлю Шарпу, я поручил всё рабочее время посвящать только этому вопросу. Ещё летом 1942 года Отто Йон во время одного из своих визитов в Мадрид в качестве юрисконсульта авиакомпании Lufthansa начал передавать информацию агенту СИС о группе лиц, среди которых были Людвиг Бек, Карл Фридрих Гёрделер и другие, которые якобы планировали свергнуть режим Гитлера. В последующие два года аналогичная информация поступала и от других агентов, таких как Адам фон Тротт и Ханс Бернд Гизевиус. Политическая цель группы состояла в том, чтобы сформировать правительство, которое дружественно настроено по отношению к Великобритании и Америке и готово к заключению мира.
Возник миф о том, что Киму - в интересах русских - удалось как-то придерживать подобные донесения или по крайней мере расценивать их как ненадежные. Не сомневаюсь, что если бы он увидел в той ситуации возможность помочь русским, не подвергая себя опасности, он бы ею наверняка воспользовался. Однако на самом деле его положение не позволяло как-то влиять на события. С одной стороны, заговорщики поддерживали связь как с американцами, так и с британцами. Внутри структуры СИС именно Секция I, а не V решала, какую политическую информацию надлежит передать в Министерство иностранных дел и другие ведомства Уайт-
холла. Насколько я помню, донесения Йона и в самом деле распределялись Секцией I - с разумными пометками о том, что, поскольку источник не является регулярным агентом СИС, за его послания целиком ручаться нельзя. Предполагаю, что нечто подобное происходило и с донесениями от других эмиссаров. (…)
Однако мы с Ноэлем Шарпом со всё возрастающим интересом и оптимизмом следили за этой группой заговорщиков, и я не помню, чтобы мнение Кима на этот счёт шло вразрез с нашим. Возражения на предоставление поддержки этим и аналогичным попыткам высказывались в Министерстве иностранных дел. Согласно принятой стратегии, отвергалось всё, что могло интерпретироваться как попытка вбить клин между западными союзниками и Россией. Возможно, сказывалось также нежелание - как в самом Министерстве иностранных дел, так и в других ведомствах - поверить в то, что это уже не какая-нибудь мелкая группа малоопытных любителей, едва ли способных чего-то достигнуть.
Вскоре после подрыва адской машины 20 июля 1944 года несколько наших офицеров, как водится, слушали новости, собравшись у радио на Райдер-стрит, 14. Ноэль и я, раскрыв рот и онемев от удивления, узнали, что большинство заговорщиков уже пойманы и даже расстреляны. Возможно, многих из них уже давно держали в поле зрения, но гестапо всё-таки не удалось пресечь действия Клауса фон Штауффенберга, которому удалось лично разместить бомбу под переговорным столом Адольфа Гитлера.
Ноэль Шарп, который позже стал хранителем отдела печатной литературы в Британском музее, недавно подтвердил мне, что у него не было никаких свидетельств, оснований или подозрений о том, что Ким пытался придержать или классифицировать как ненадежное любое из донесений, которые мы получали по данному вопросу, или что он вёл какую-то свою игру, тем более во всем, что касалось участников заговора 20 июля. Также уместно заметить, что Ким участвовал в отправке Клопа Устинова (отца знаменитого Питера Устинова) в Лиссабон. Помнится, это произошло где-то в начале 1944 года. Ему было вручено письмо, целью которого было восстановить дружеские отношения с немцами, настроенными против Гитлера, которых он знал в прошлом. (…)
Конец связи
Большинству людей приходится преодолевать неудачные полосы в жизни, но испытание, которому подвергся Ким Филби, было несколько иного порядка. Весь его мир, казалось, разрушился. Блестящая карьера, большие надежды исчезли, растворились, теперь он стал изгоем, попав под серьёзное подозрение. Эйлин позже призналась Мэри, что уже несколько недель их дом в Рикменсуорте находится под наблюдением бригады рабочих, которая неподалёку не очень убедительно занимается дорожными работами. Возможно, так и было, или, может быть, это оказались просто очень ленивые рабочие. Как только вам кажется, что за вами следят, всё вокруг приобретает зловещий оттенок. Ким, по словам Эйлин, пребывал в состоянии, близком к шоку, и очень не хотел оставаться один. В то же время из дома бы он в любом случае не вышел…
Это был период основных допросов в МИ-5, то есть «судебного расследования», проводимого в ноябре 1951 года при участии Г.П. Милмо, ранее офицера МИ-5, а к этому времени уже королевского адвоката. Несколько раз Филби допрашивал опытный дознаватель Джим Скардон. Находясь в Германии, я мало что слышал об этом, за исключением каких-то обрывков информации, к тому же не всегда надёжных. Например, рассказывали, что когда Ким попытался прикурить сигарету, Милмо сердито выхватил её и швырнул на пол. Я также слышал - возможно, это позднее сообщила Эйлин, - что Кима особенно угнетала необходимость отвечать на вопросы перед лицом старых коллег по МИ-5, таких как Дик Уайт и тот же Милмо, которые раньше так высоко ценили его. Может показаться странным, что отношение друзей по СИС и МИ-5 имело для него такое значение, но я уверен, что, с одной стороны, Ким целиком и совершенно искренне участвовал в жизни СИС и был так же заинтересован в работе, компании и хорошем мнении коллег, как и любой другой офицер СИС. Не думаю, что то же самое справедливо в отношении любого другого шпиона уровня Кима Филби; например, я очень сомневаюсь, что это в целом относится к Джорджу Блейку, хотя, поскольку мне не довелось узнать его поближе - где-нибудь за пределами конторы, - то всё это лишь моё личное впечатление.
К тому времени, когда мы с Мэри возвратились в Англию в августе 1952 года, допросы Кима Филби уже закончились; очевидно, результаты были спорные, неоднозначные, и основной накал прошёл. Но осталась безнадёжность. Все официальные или полуофициальные посты были для него теперь, конечно же, закрыты. Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось - через Джека Айвенса - найти себе место в торговой фирме, где он проработал несколько месяцев. К коммерции у Кима не было ни малейшей тяги. Было грустно наблюдать, как он занимается неинтересной, тоскливой работой, которая была и ниже его способностей, и в некотором смысле выше их; это всё равно что преподаватель чешского языка метёт улицу, и получается у него не слишком хорошо. Для Кима, человека, который естественным образом принадлежал к элите, было крайне трудно примириться с нудным и совершенно непригодным для него занятием. Но я предполагаю, что, если нужно, он смирился бы с этим. Сейчас он находился в поисках; ему нужен был шанс снова что-то сделать для русских.
Ким Филби с женой Руфиной. Фото из архива документов КГБ
Утечка информации
В течение последующих трёх лет, пока нас снова не направили за границу в октябре 1955 года, мы с Мэри встречались с Кимом и его семейством довольно регулярно, с интервалами в несколько недель. Никаких указаний от начальства, препятствующих таким встречам, я не получал; и тем более никто мне не приказывал встречаться и докладывать потом всё, что я видел или узнал. Хотя сам Ким при виде меня, возможно, и задавался таким вопросом. Большинство его старых друзей в СИС и других официальных отделах посчитали, что разумнее вообще прекратить знакомство. И действительно, могу припомнить очень немногих, которые состояли на службе и продолжали с ним регулярно видеться. (…)
Многие в СИС, которые, как и я, крайне мало знали о деле Кима, придерживались мысли о том, что он всё-таки не совершал никаких серьёзных преступлений. Хотя мы признавали, что не располагаем никакими надежными фактами, чтобы так судить об этом. Одна важная вещь, про которую мы не знали и о которой я узнал, лишь прочитав его книгу «Моя тайная война», заключалась в том, что на фоне улик, предъявляемых ему на допросах в МИ-5, были две весьма зловещие мелочи. Через два дня после того, как информация о Волкове в 1945 году поступила в Лондон, было отмечено «впечатляющее» увеличение объёма телеграфной переписки НКВД между Лондоном и Москвой, сопровождаемое таким же ростом объёма корреспонденции между Москвой и Стамбулом. А в сентябре 1949 года, вскоре после того, как Ким узнал, что британцы и американцы расследуют подозрительную утечку из британского посольства в Вашингтоне, случившуюся несколькими годами ранее, наблюдалось аналогичное увеличение потока телеграмм НКВД. Ким не говорит о том, показывали ли ему в МИ-5 какую-нибудь статистику, чтобы подкрепить эти улики, или просто рассчитывали, что он поверит на слово.
Если верно последнее, то нельзя исключать и то, что в МИ-5 немного блефовали, преувеличивая реальные данные об объёмах переписки НКВД. Но ответ Кима, вероятно, мог лишь усугубить подозрения: когда его спросили, может ли он как-то объяснить такое резкое увеличение числа телеграмм, он просто ответил, что не может. Едва ли это реакция невинного человека. Ким утверждал, что причина, по которой Дональд Маклин был предупреждён об опасности, заключалась в том, что, с одной стороны, он сам заметил слежку, а с другой, что у него забрали определённые категории секретных документов.
Но здесь всплыли новые независимые свидетельства, наводящие на мысль о том, что русских, возможно, действительно кто-то информировал. По крайней мере, об эпизоде с Волковым. Можно было бы ожидать, что невинный без особых раздумий заявил бы своим дознавателям, что если цифры вообще хоть что-нибудь значат, тогда МИ-5 должна искать среди тех, кто до сих пор на свободе. Думаю, что если бы факты о движении телеграмм НКВД стали известны в СИС, виновность Кима представлялась бы не такой спорной. Многие также задаются вопросом, до какой степени те, кто информировал Гарольда Макмиллана перед его выступлением в палате общин в ноябре 1955 года, знали об этих свидетельствах, на первый взгляд довольно изобличающих…
Как-то вечером, после того как Ким поужинал с нами, он завёл разговор о Гае Бёрджессе. Жизнь Гая, сказал он, к 1951 году, очевидно, являла собой полную безнадёжность, и если он действительно русский шпион, то это напряжение, должно быть, для него совершенно невыносимо. Продолжив, Ким сказал, что долго копался в памяти в поисках любых деталей, которые помогли бы выяснить правду о Гае, и вспомнил одну, наверное, весьма существенную вещь. Во время войны Гай какое-то время усердно добивался расположения одной дамы из известного семейства, которая работала в Блечли. Очевидно, предположил Ким, Гай рассчитывал, что она рано или поздно проговорится ему о своей работе и сообщит какие-нибудь важные подробности. Несколько озадаченный, я спросил, не ждёт ли он, что я передам эту информацию службе безопасности. «В общем, да, - слегка удивившись, ответил Ким. - Потому я и упомянул об этом». Чем больше я думал об этом, тем загадочнее казался мне этот инцидент. Две вещи казались абсолютно очевидными. Во-первых, если Гай действительно добивался общения с той дамой, то этот факт к настоящему времени был бы общеизвестен. Во-вторых, причина, вероятнее всего, связана с её известным именем, нежели с чем-нибудь ещё. Гай всегда был падок на знаменитости; как однажды выразился Денис Гринхилл в статье The Times, «я никогда не слышал, что человек, который бахвалится знакомствами с известными людьми, - выходец из той же среды». Когда я упомянул об этой истории в соответствующем отделе, она не возбудила никакого интереса - судя по всему, по вышеназванным причинам.…
Варианты бегства
В других источниках я прочитал, что в этот период он сильно пил, но у меня такого впечатления не сложилось. С одной стороны, на выпивку требовались немалые деньги. Прежде всего за эти годы моих нечастых посещений семейства Филби мне запомнились маленькие дети: пятеро детей Кима, наш собственный ребенок и ещё дети наших соседей. Везде царил шум и гвалт, однако дети всё-таки были под пристальным надзором и воспитывались надлежащим образом. При всех проблемах и невзгодах, свалившихся на семью, Ким и Эйлин были хорошими родителями. Дети имели для Кима огромное значение. У меня сложилось ощущение, что, если бы не эти пятеро, он, возможно, уже тогда перебрался бы в Россию. Это не представляло больших трудностей. Ему ведь не запретили выезжать за границу. В своей книге он пишет, что в 1952 году посетил Мадрид в качестве внештатного журналиста (я этого не помню, но, видимо, в то время я всё ещё находился в Германии). Позже, если мне не изменяет память, он вылетел в Триполи по делам коммерческой фирмы, а в 1954 году взял Конни на Майорку, где они остановились в доме Томми и Хильды. В своей книге он пишет, что рассматривал несколько вариантов бегства именно в тот период. Он упоминает о плане, первоначально разработанном для Америки, но требующем лишь незначительных модификаций, чтобы он годился и для Европы. Не думаю, что здесь требовалось какое-нибудь скрупулезное планирование. Он мог бы с имеющимся британским паспортом выехать в какую-нибудь западную страну, имеющую воздушное сообщение с советским блоком, а оттуда после посещения советского посольства или, возможно, офиса «Аэрофлота» и получения визы отправиться прямиком в Москву, Прагу или в другое место.
Свою работу в экспортно-импортном бизнесе он через несколько месяцев оставил, и потом больше двух лет у него не было постоянной работы. Лишь иногда, крайне нерегулярно, он зарабатывал кое-что как внештатный журналист. В какой-то момент у него возникли надежды на то, что ему предложат работу над сценарием кинофильма - о первобытных людях. «В этой задумке привлекала одна деталь, - сказал мне Ким. - Не думаю, что раньше снимался фильм, в котором участвовали абсолютно голые мужчины и женщины». Говорят, в фильме был задействован кто-то из весьма известных актёров, и у Кима состоялось несколько собеседований, однако в итоге из этой затеи ничего не вышло.
Редакция благодарит издательство «Центрполиграф » за предоставленный фрагмент книги «Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ»
Авторы:
Жизнь продолжателя одного из старинных родов Англии, ставшего советским шпионом, ее изломы, изгибы и сегодня, спустя годы после его смерти, остается окутанной густым туманом.
При жизни Филби выпустил книгу «Моя тайная война», но она не таила особых откровений. Уж он-то знал, о чем можно рассказывать, а о чем - нет. Во вступительном слове Ким писал, что «хотя эта книга строго придерживается правды, тем не менее, она не претендует на всю правду». К тому же рукопись наверняка была досуха выжата всегда настороженной советской цензурой.
«Мы не знаем правду о Филби», - сказал в интервью Le Nouvel Observateur Роберт Литтелл, автор романа о разведчике. В ней англичанин предстает тройным (!) агентом, одновременно работавшим на Великобританию, СССР и США. По мнению Литтелла, «он остается самым поразительным шпионом XX века». В биографии Филби, действительно, немало странных эпизодов. Например, его внезапное исчезновение из Бейрута в 1963 году. В начале июня английская разведка получила ошеломляющую информацию: Филби в Москве! Вскоре невероятное стало очевидным: газета «Известия» сообщила, что он попросил политического убежища в Советском Союзе.
Ким добрался до Одессы на грузовом пароходе «Долматов». Рано утром его встретили несколько милиционеров и сотрудник Комитета госбезопасности. Он положил руку на плечо англичанину и сообщил, что его миссия закончена: «В нашей службе существует правило: как только тобой начинает интересоваться контрразведка - это начало конца. Нам известно, что британская контрразведка заинтересовалась вами в 1951 году. А сейчас 1963-й…»
Получается, Филби целых 12 лет был «под колпаком»! Но почему так и остался на свободе? Отчего, после того, как он обосновался в советской столице, отыскалось несколько десятков человек, которые его давным-давно подозревали?
В том же интервью Литтелл сказал, что руководитель КГБ Юрий Андропов хотя и принимал на публике британского шпиона со всеми почестями, тот так и не был повышен в звании, жил под круглосуточной охраной и не допускался на Лубянку.
Этим утверждениям противоречит сам Филби. Точнее, интервью, которое он дал английскому писателю и публицисту Филиппу Найтли. В 1964 году последний написал книгу «Филби - шпион, который предал поколение» и отправил экземпляр своему герою в Москву. Разведчик ответил благодарственным письмом, которое положило начало переписке, длившейся более двадцати лет.
Найтли вспоминал, что «письма Филби написаны в непринужденном стиле, и их чтение нередко доставляло удовольствие. В 1979 году он пожаловался, что перебои с доставкой «Таймс» лишили его контактов с Англией: «Признаюсь, я ощущаю пустоту. Мне не хватает некрологов «Таймс», забавных писем, судебной хроники и кроссвордов (15-20-минутная гимнастика для ума за утренним чаем), а также информации и обзоров «Санди таймс» и менее претенциозных разделов литературного приложения «Таймс».
Вскоре английские газеты стали приходить регулярно. Но они были не единственным окном в мир для Филби. Однажды в его письме появилась заинтриговавшая Найтли фраза: «Возвратившись после нескольких недель пребывания за границей, я обнаружил устрашающую кипу входящих документов в моей папке». В следующем послании московский англичанин поведал, что, «побывал в солнечных краях, где потягивал виски с содовой и размельченным льдом». Позже выяснилось, что Филби отдыхал на Кубе, куда отправился на торговом судне.
Что ж, он заслужил спокойную, обеспеченную жизнь. Весом его вклад в борьбу с гитлеровской Германией. На память о беспокойном времени у него осталась солидная коллекция наград в шкатулке: ордена Ленина, Красного Знамени, Дружбы народов, Отечественной войны I степени, венгерские, болгарские и кубинские награды.
В январе 1988 года состоялась встреча Найтли и Филби в Москве, приуроченная к 25-летию советской эмиграции разведчика. Их беседа была запечатлена в подробном интервью Найтли. Это была последняя большая беседа Кима с представителем прессы.
По словам журналиста, разведчик вел себя свободно, был откровенен и не производил впечатления нервного и запуганного узника, которого днем и ночью стерегут суровые агенты КГБ. На вопрос гостя, нет ли в квартире подслушивающих устройств, хозяин ответил, что его это не интересует…
Филби был не только удивительным разведчиком, но и поразительным романтиком, что абсолютно несвойственно его суровой и вроде бы исключающей всякие сантименты профессии.
Возможно, в нем взыграли гены отца - Сент-Джона Филби, востоковеда, работавшего в английской колониальной администрации в Индии, а затем ставшего известным арабистом Он принял мусульманское вероисповедание, взял в жены саудовскую девушку, подолгу жил среди бедуинских племен, стал советником короля Ибн-Сауда.
У сына, названного Кимом в честь героя одноименного романа Киплинга, неординарное мышление проявилось по-своему: «Когда я был девятнадцатилетним студентом, я старался сформировать свои взгляды на жизнь. Внимательно осмотревшись, я пришел к простому выводу: богатым слишком долго чертовски хорошо живется, а бедным - чертовски плохо и пора все это менять». Его аристократические предки, наверное, переворачивались в истлевших гробах, а живые не верили своим ушам!
Свои речи на предвыборных митингах Филби начинал словами: «Друзья мои, сердце Англии бьется не во дворцах и замках. Оно бьется на фабриках и фермах». Читал Ким и марксистскую литературу. Неудивительно, что вскоре, летом 1933 года, он стал коммунистом...
Сам Ким утверждал, что получил предложение работать на Москву в Англии. И, не раздумывая, согласился. Человеком, который его завербовал, был Арнольд Дейч по кличке «Отто», успешно сочетавший шпионскую деятельность с научной работой. Он был доктором психологии Лондонского университета.
Спустя несколько лет после того, как Филби, будучи корреспондентом лондонской «Таймс», выполнил несколько заданий Москвы, ему, коммунисту, предложили поступить на службу в секретную разведывательную службу Британии - Secret Intelligence Service!
Там он делает стремительную карьеру - в 1944 году 32-летний Ким становится руководителем 9-го отдела SIS, занимавшегося советской и коммунистической деятельностью в Великобритании. Получается, что он, в частности, следил сам за собой?
Бедная старая Англия!
Но с Кимом продолжали происходить странные вещи. То ли судьба его тщательно оберегала, то ли... Ведь Филби как будто едва не стал руководителем всей британской разведки! Во время работы в Вашингтоне вел задушевные разговоры с самим шефом ФБР Эдагаром Гувером, дружил с одним из лучших контрразведчиков ЦРУ Джемсом Энглтоном, прозванным «Цепным псом» за патологическую подозрительность.
Взлет не состоялся - в памятном 1951-м Филби попал под подозрение: бежали в Москву два его партнера - Дональд Маклин и Гай Берджесс. Однако в очередной раз висящий над ним меч не опустился на голову разведчика. Его допрашивали, за ним следили, но оставили на свободе. Пишут, что не хватило улик для его разоблачения…
Спустя пять лет он сам уволился из разведки. Но лишь для того, чтобы спустя год вернуться - с документами на имя корреспондента газеты «Обсервер» и журнала «Экономист» он отправился в Бейрут. Там «провалился» и вынужден был бежать. Его выдала старая знакомая Флора Соломон. Ким пытался завербовать ее еще до войны, и женщина это вспомнила.
Но вернемся к интервью Найтли, из которого нетрудно понять, что Ким жил в СССР в свое удовольствие. К приходу гостя был накрыт стол, который ломился от яств: икры, севрюги, холодного ростбифа и прочих вкусностей. Пили, разумеется, виски…
По всему было видно, что Филби не испытывает никаких проблем и живет, ни в чем себе не отказывая. Шпион рассказал, что со времени своего приезда лишь дважды был на Лубянке, да и то по каким-то малозначащим делам.
В Москву Филби прибыл, когда ему было едва за пятьдесят - опытнейший разведчик, мужчина, что называется, в самом соку, но при этом, его никак не используют. Странно? А, может, и нет. Ведь Ким окончательно «засветился».
А пускать «на люди» его опасались – вдруг скажет что-то лишнее. Впрочем, ходили слухи, что он занимает высокий пост в КГБ.
Первые три года московской жизни Филби, по собственному признанию, потратил на то, чтобы вспомнить и записать все, что он пережил. Вероятно, это стало основой его будущей книги. В это время разведчик, по сути, уже бывший, чувствовал себя прекрасно, и работа доставляла ему удовольствие.
Но потом, примерно году в 1967-м (КГБ возглавил тогда Ю.В. Андропов. – Ред .), положение изменилось: «Зарплату я получал регулярно, как и прежде, но работы становилось все меньше… Я почувствовал разочарование, впал в депрессию, ужасно пил и, что еще хуже, начал сомневаться, правильно ли я поступил…»
К нему приставили офицера КГБ, который нес ответственность за его безопасность. Филби сказал, что в этом нет необходимости, но охранника все равно оставили. Конечно, он еще и следил за англичанином. Кто знает, что на уме у этого джентльмена, который до сих пор толком не научился говорить по-русски? Ведь он наверняка думал о своей родине, вспоминал первую жену Айлин Фиэрс, от которой у него было четверо детей.
Он познакомился с ней в архиве английской контрразведки. И она, уже чувствуя к нему влечение, не отказывала своему кавалеру, когда он хотел порыться в делах и даже взять кое-что домой. Впрочем, так нарушали инструкции и другие сотрудники.
Спустя годы Айлин говорила, что даже не догадывалась, кем был ее муж. Да и Ким это подтверждал. Но могло быть и наоборот – она любила его и, стало быть, хранила тайну.
Уже в Москве Филби женился в последний раз – на Руфине Пуховой…
Между прочим, Найтли спросил Филби, скучает ли он по своей родине. Тот отшутился: «По горчице Коулманз и соусу фирмы «Ли энд Перринз»? Согнав улыбку, сказал, что не только читает газеты, но и слушает Би-Би-Си. Интересно, как было со звуком в его радиоприемнике? Ведь тогда «вражеские голоса» отчаянно глушили…
Да и за границей Филби бывал, между прочим, не раз. После Кубы ездил в Чехословакию, потом в Болгарию. На вопрос – будет ли он писать новые книги? – ответил: «Нет, я все уже сказал. Может, остались кое-какие технические детали, но материалы о них хранятся в архивах. Я устал от всей этой истории, с меня довольно».
Хозяин уютной, прекрасно обставленной квартиры на тихой улице в центре Москвы говорил, что пользуется привилегиями генерала. Как у него дела со здоровьем? Ведь ему уже 76…
«У меня аритмия, и по этому поводу я лежал в госпитале, - ответил Филби. – Мне сказали, что если я буду следить за собой, беречься от сквозняков и остерегаться поднимать тяжести, то буду в полном порядке еще несколько лет». Увы, через несколько месяцев после этой беседы Ким Филби удалился на свою последнюю, вечную «конспиративную» квартиру – на Старом Кунцевском кладбище…
Найтли так и не понял, насколько хозяин был с ним откровенен. Что можно считать правдой, что - рассказом агента, что информацией, а что дезинформацией?
Перед ним сидел тщательно причесанный и хорошо одетый человек. По его глазам ничего нельзя было понять, хотя они излучали доброжелательное спокойствие. Филби, как писал Найтли, всячески старался убедить его в том, что их встреча не санкционирована КГБ. Хотя, кто знает?
Напоследок Филби сказал гостю: «Если вы попросите меня подвести итог собственной жизни, я скажу, что сделал больше хорошего, чем плохого. Возможно, многие не разделят моего мнения».
Бесспорно одно - Филби был удивительным, во многом непревзойденным человеком. Свидетельство тому – многочисленные тайны, которые он унес в могилу.
Специально для Столетия
(настоящее имя Филби Гарольд Адриан Рассел) родился 1 января 1912 года в Индии, в семье британского чиновника. Он учился в привилегированной Вестминстерской школе, а в 1929 году поступил в Тринити-колледж Кембриджского университета. Здесь он сблизился с левыми кругами и под их влиянием вступил в Социалистическое общество университета.
По словам Филби, настоящим поворотным пунктом в его мировоззрении стал 1931 год, принесший сокрушительное поражение лейбористам на парламентских выборах, показавший их беспомощность перед ростом сил фашизма и реакции. Будущий разведчик сблизился с компартией, искренне считая, что только коммунизм в состоянии преградить дорогу фашистской угрозе.
На прогрессивные взгляды Филби обратил внимание советский разведчик-нелегал Арнольд Дейч, и в 1933 году советская разведка привлекла его к сотрудничеству.
После окончания Кембриджского университета Филби некоторое время работал в редакции газеты The Times, а затем во время гражданской войны в Испании был направлен специальным корреспондентом этой газеты при франкистской армии. Там он выполнял важные задания советской разведки.
Филби в 1940 году по рекомендации резидентуры поступил на работу в британскую разведку Secret Intelligence Service (SIS). Благодаря незаурядным способностям, а также знатному происхождению через год его назначили заместителем начальника контрразведки этой службы (отдел В).
Разведчик в 1944 году получил повышение по службе и был назначен на пост начальника 9 отдела SIS, который занимался изучением "советской и коммунистической деятельности" в Британии. В качестве резидента SIS Филби работал в Турции, а затем возглавил миссию связи SIS в Вашингтоне. Установил контакты с руководством ЦРУ и ФБР, в том числе с Алленом Даллесом и Эдгаром Гувером. Координировал деятельность американских и британских спецслужб в борьбе с "коммунистической угрозой".
В 1955 году Филби вышел в отставку. В августе 1956 года был направлен в Бейрут под прикрытием корреспондента британских изданий The Observer и The Economist.
В 1962 году Флора Соломон, знавшая Филби по совместной работе в компартии, сообщила представителю Великобритании в Израиле о том, что в 1937 году Филби пытался завербовать ее в пользу советской разведки. В связи с угрозой провала в начале 1963 года Филби с помощью советской разведки нелегально покинул Бейрут и прибыл в Москву.
С 1963 по 1988 годы он работал консультантом внешней разведки по спецслужбам Запада, участвовал в подготовке разведчиков. Награжден советскими правительственными наградами.
По западным оценкам, Ким Филби является наиболее известным советским разведчиком. Его кандидатура рассматривалась для назначения на пост руководителя SIS. Когда в 1967 году были преданы гласности сведения об истинной роли Филби, бывший сотрудник ЦРУ Майлз Коуплэнд, знавший его лично, заявил: "Деятельность Филби в качестве офицера связи между SIS и ЦРУ привела к тому, что все чрезвычайно обширные усилия западных разведок в период с 1944 по 1951 годы были безрезультатными. Было бы лучше, если бы мы вообще ничего не делали".